Назад

Среди стихий

Только  Джина поднималась сюда.  Она поднималась  и уходила  выше. Но прошло
несколько лет с тех пор, как ее убили. Мы хоронили ее в лесу выше поселка, в
котором ее застрелил  совсем никчемный человек. Леньке  ничего не сказали, и
он долго думал, что она сбежала. Когда мы гуляли  в лесу и накрапывал дождь,
он говорил: "Джина наша где-то мокнет,  вот безобразница - сбежала!" А когда
выглядывало  солнышко, говорил: "Ну  ничего,  теперь Джина обсохнет". Собака
рыжего цвета с белыми пятнами в длинной шерсти,  точно как Джина, похожая на
сенбернара.  Собака обернулась,  и ее  сенбернарья глуповатая морда  смутила
меня. Джина,  боже мой, Джина!  Очень  уж многое  совпадало.
Но только она
шевельнулась, переставила лапы, я понял: не она.
- Ты чего? - спросил Салех, дежурный наверху.  - Тебе нехорошо?
Когда  при чрезмерном  загаре от
лица  отливает кровь, оно  жутковато
грязнеет.
- Джина... думал.
- А-а... - Салех знал все, - не она.
Неожиданное потрясение заставило меня отвлечься от суеты и взглянуть на
горы, на снег,  вдохнуть  ту  грусть, которая  рассеяна
в мире. И  вот  я,
маленький, сжатый в комочек, стою на перроне  на растопыренных лыжах (взгляд
сверху). Не  тая, снег сохнет, и доски
сохнут, светлеют на  глазах. И двое
людей меня ждут.
Я сказал им:
- Поехали вниз!  А они мне:
- Нет, наверх. Ты ведь нас не отпустишь одних наверх?
- Нет.
- До обеда мы успеем спуститься с самого верха?
- Успеем.
Если на твоем рабочем столе бумажки, позарез необходимые начальству, то
пойдешь  и скажешь: "Мне  нужно  уйти по  личному  делу". И уйдешь. Заплатив
своей карьерой. Но если вот эти двое хотят  кататься в свой последний день в
горах, то сказать им нечего, кроме как:
- Черт с вами, едем.
Меняя
наклон,
эти
снежные
поля и
увешанные
льдом стены
опрокидываются.  Как  хорошо,  всплывая на  простор,
вздохнуть.  Долина со
своими
речонками,  лесочками,  с  пришлыми  разноцветными автобусиками  на
шоссе... Я отсюда не уеду.  Все равно  не уеду.  Куда  я отсюда уеду?  Может
быть, самое лучшее время всей своей жизни  я здесь уже избыл... Конечно, так
вот и пролетают мимо своих возможностей люди не в силах сняться с места, где
были счастливы. И чем дальше, чем дальше...
- Привет! - перебил мой безмолвный плач человек, кричащий снизу. Он был
в белой  кепке с непомерно длинным птичьим  козырьком.  Весь  залез под свой
козырь и из-под него скрипит: "Привет!"  Да это  Академик.  Ну да  (прозвище
такое, но он и впрямь академик), сам пожаловал.
- Академик?! Давно приехал?
- Сегодня! Утром на рассвете вылетел из Москвы и вот уже на лыжах я!! А
ты все там же? Диссертацию защитил?
- Нет. Я теперь на лыжах!
- Инструкторишь? У полковника?
- У него.
- Ну и ну.  Инструкторишь, докатился... -  покачал головой и поехал.  И
все делает с точностью до "наоборот". Я ору ему вслед:
- Академик! К склону, к склону спинку, Академик!
Теперь я  работал, теперь  я забыл, что
это труд.  Если бы мне  внизу
сразу выдали жалованье, то и не понял бы за что и даже стыдно брать. За что,
ведь так хорошо?! Однажды сидел над математическим уравнением под вечер и от
шевеления  мозгов получал
физическое наслаждение,  которого  больше  и  не
вспомню. Но я мозгами ленив и часто, когда, трудя мозги, я продирался сквозь
валежины  фактов, было  мне до  задыхания тяжко.  Но  временами, как сладкий
запах сена вдруг в тумане, - мысль, и проступают очертания стога.
Стоп -
Витя упал. Встает.  Лыжа  у  него отцепилась и
болтается на
страховочном
ремешке. Я метров
на пятьдесят ниже,  но
мне видно, как в
глубоком снегу он мучается, надевая лыжу, и  про себя чертыхается.  Кажется,
он подкручивает пружину "маркера". 
 ... следующая страница