Назад

Среди стихий

Это запрещено -
крепления регулирует
только инструктор.
- Эй! Ты что крутишь?!
- Ничего!
- Смотри!
Телом  я  ленив меньше. Телом я  быстрее  набираю ту усталость, которая
приносит радость. Работа тела и  работа мысли очень  разнятся, это точно так
же, как может  быть вкусным соленое и сладкое.  Но самый тонкий вкус,  самая
неприедаемость  и  благодать бывают от смешения.
При этом все должно быть
очень тонко, а если просто в кучу - кошмар.
Я
ехал, выбирая путь для Вити
и Андрея, но работа
мысли была не в
том.  Как,  перевертывая  пространственные
формы,  силишься не  ошибиться,
прикладывая  мысленно  одну к  другой,  так и свой  навык  и  через него все
видение  рельефа прикладывал  я  к восприятию других  -  Вити  и Андрея.  Их
лыжами, лодыжками,  коленями и прочим, как бы  чувствовал сам. Витя и Андрей
получали свою радость; но несли  ее неуверенно, словно голодный единственную
тарелку, рискуя расплескать. Если  ты ему вдруг не  помог (от лени ли или от
своего собственного саднящего душу голода), то все равно, что толкнул его.
Была в нашем занятии и духовность. Она перерастала голод. Она слагалась
из пейзажа,  затопленного горным воздухом,  страны, в которой утонул кусочек
охваченного  взором
мира, людских желаний,
зацепившихся
за три смешные
движущиеся фигурки: за этих двоих и за меня. Мы прошли диагональ над кафе и,
не останавливаясь, нырнули дальше мимо построек и канатов.
Теперь в нашем стремлении в долину все как бы падало на нас: ледники, и
стены, и облака.  Затем  мы уже себя
истязали: каждый новый  вираж, каждый
пройденный новый бугор  отзывался болью в перетруженных  мышцах, но эта боль
освобождала душу от большей боли, к которой притерпелся.
Я
сразу почувствовал,  когда упал  Витя.  Как
бы  это передать: вот
звучание в оркестре и  не изменилось, а уже не  то.
Почему? А взглянешь  в
населенный нотами лист партитуры - так и есть: на фоне уже вступивших медных
оборвалась  сошедшая на пианиссимо партия
скрипок, и тут  уже видишь,  что
слева от дирижера десятка два смычков опустились.
Я оглянулся - Витя лежит. Стал  тормозить, остановился. Андрей подъехал
ко мне, остановился. Витя лежит. Лыжи мешали мне, я их снял. Затопал вверх и
молил бога, чтобы Виктор хоть шевельнулся.  Но  он лежал. И он действительно
уткнулся так, что шевельнуться не мог.  "Маркера" не сработали, рыхлый снег,
перекрученные
ноги,  застрявшая  поломанная  лыжа,  придавленные
палки и
темляки, скрутившие запястья...
- Витя, цел?!! - кричу я ему снизу.
- Ф-э-э-л, - отвечает снегом залепленная голова.
Но я почувствовал сразу, лишь прикоснулся, что нога сломана.
С Андреем
мы распутали Витю,  он
держался молодцом, нам доверился,
только стонал. Мы подложили под него что с себя  сняли, и я крикнул едущим в
подъемнике, чтобы известили спасателей.
Должна же  она понимать, что на горе  всякое может случиться. Но  у нее
билет  на самолет. Кстати,  куда  самолет? Я ведь
так и  не знаю, где  она
живет. И фамилию не  знаю,  и номер,  в котором  жила.
А сколько Наташ  на
турбазе,  верно, десятка два?  Вот  пойду к полковнику  и скажу: "Разыскивай
теперь девушку".
Сейчас эти сосны уйдут в сторону  и откроется чегетский поворот. Там на
автобусной остановке она ждет меня. Я  попрошу полковника оставить ее еще на
один день в гостинице. Он  не откажет. А завтра мы  с ней уедем в Домбай. До
Пятигорска
на  автобусе, а
там
с  маленького  аэродрома  перелетим  в
Карачаевск.
Там,  внизу, всюду
уже
весна,  лес,  трава, цветы,
кафе, 
 ... следующая страница