Назад

Среди стихий

у  задней
подгребицы,
лихорадочно стал вытаскивать  и  сворачивать веревку.  Как при
этом шел плот,  я не видел. Начальник уже  несколько  раз непривычно торопил
меня: "Саня, скорее, к греби, Саня..." Но это он зря. Он бы мог скомандовать
мне: "Брось  веревку и иди  к греби", - это было  бы по делу, потому что без
приказа я не мог оставить веревку не подготовленной к причаливанию.
Я подбежал к греби как раз  перед первым сливом.
Все окаменело у меня
внутри, когда валились вниз в водяную  пропасть. Долгое ожидание момента или
призрачность сумеречного освещения  усиливали эффект...  Все замерло во  мне
от  восторженного  страха. Плот,  наклоняясь,  падал по
маслянистой темной
глади; вдруг сквозь нарастающий грохот вала  я отчетливо услышал шум ветра в
деревьях на  вершинах скал, и в  затхлую теплоту  ущелья упали осколки этого
ветра,  полные запаха листьев и хвои.  На выходе из  вала,  совсем не ощутив
холода  накрывшей с головой  воды, я  опять
почувствовал теплоту  ущелья и
удивился непривычно большой скорости движения скал.
Потом целых двадцать или тридцать секунд мы не работали. Плот несся как
по рельсам, и в этом было что-то жуткое - куда ведут эти  рельсы?! И как раз
в эти секунды я увидел Наташу.
Странно, как одно  и
то же  трогает безмерной  грустью  и  может быть
смешным. Она стояла на краю скалы. Наташин костюм - эти огромные брезентовые
штаны и торчащий от шеи капюшон штормовки, ее силуэт над темным ущельем, над
нами,  на фоне светлого
неба, и так близко  к  краю, что снизу видны белые
подошвы ее маленьких кед...
Потом
мы  секунд  тридцать
надрывались на  греби,
и наших сил не
хватало.  Плот плохо  зашел  в  слив. Но
сама  вода довернула
его, и все
обошлось. Я прикидывал маневр в следующем заходе и готовился начать работать
влево,  как  вдруг Начальник
закричал:  "Право!"  Именно  закричал,
а не
скомандовал.  Мы опешили,  но
стали  работать.  Потом  он
приказал  мне
приготовиться к  причаливанию,  Я ничего  не
понимал. Мы еще  не  прошли и
половины Трубы. И где здесь чалиться?!
Плот шел носом в стену, черную и зловещую,  с такой скоростью, что удар
грозил катастрофой. Мне стал страшен предстоящий удар. Но плот вынес удар. Я
же его почти не почувствовал, он совпал с моим прыжком на скальную полку, на
которой
был удобный  выступ
для
причаливания;  Начальник заметил
его
издали. Теперь все зависело  от меня -  успею или  нет.  Я  стал привязывать
самый конец веревки,  чем сэкономил секунды,
но увеличил силу  рывка. Плот
рванул
веревку,  четырнадцатимиллиметровый
капроновый фал
угрожающе
заскрипел, над ним
поднялся дымок пыли.
Если  бы фал  порвался,  меня бы
прибило его обрывком.
Плот повис у  скалы. Закрепили вторую веревку  и как трап перекинули на
скалу  гребь. Но  все
остались  на плоту,  не  шевелясь,
молча.  Я  тоже
перебрался
на плот. Такое надо  искать  годами: чтобы  люди вместе подолгу
молчали. Берегом подошла Галя и молча уселась на скале.
Когда мы сходили с  плота, было почти темно.
Наташи не было у костра,
она не пришла. Ее пошел  искать Лев. Он  прошел  вверх всю трубу и  вернулся
один. Потом ушел опять. Ему никто не мешал, и Начальник тоже. Он хотел найти
Наташу сам, он имел на это право.
Мы не дождались их, улеглись  спать. Кажется, это было первое нарушение
правил, допущенное Начальником. Нарушение?  Или признание чувств людей, а не
только их прав
и обязанностей? Я  думал об  этом, лежа в  мешке,  покрытом 
 ... следующая страница