Назад

Среди стихий

страха (какой  там страх, страховка сверху  тросиком) - от восхищения.  И он
неизменно становился чемпионом страны.
Идти по скалам
- это как  песню петь,  остановиться нельзя, не  будет
песни. Идти  по  скалам  - это  взглядом обгонять  руки,  а руками  обгонять
взгляд. Идти  по скалам -  это испытывать  быстрый подъем  своего тела. Но я
считаю, что идти
нужно спокойно, так,
чтобы в каждый момент можно
было
остановиться и  двинуться дальше,  когда
захочешь. А
это уже  стиль
не
скалолазов.
Вот сижу  дома на диване, а  тянет куда-нибудь, за скалу уцепиться. Это
высшая радость, которую  могу представить. Я  просто скучаю без скал, к  ним
привык. Всю жизнь они у меня под руками, а я у них на груди.
Они меня держат. Когда  они надежные - они  добрые. Но даже  ненадежные
скалы были ко мне
добры.  Я  все  думаю: почему
спортивное  скалолазание
появилось в  среде
альпинистов? Могло
бы  ведь  и  просто среди
других
спортсменов, ведь это же не альпинизм?
Наверное, становится обидно иногда альпинистам, что  никто не видит их,
и захотелось показаться, пройтись на глазах у всех.
Конечно, заманчиво,  я  понимаю и нисколько  не порицаю.
Но это очень
далеко от суровой чистоты альпинизма, от людской  теплоты на холоде высотных
скал, когда тебя никто не видит.
Я  никогда  не  занимался спортивным
скалолазанием.  Соревноваться на
скорость, с верхней  страховкой, стартуя  на  земле и финишируя наступив  на
разрисованную черту? Я этого не хотел. Почему?
По нескольким  причинам:  ампутированный  палец (это препятствие  можно
было бы преодолеть), подмена
духа альпинизма азартом соревнований,  не мог
поверить, что срыв допустим, что можно сознательно  рисковать срывом. И еще,
я  боялся, что этот
стиль укоренится во мне  и  подведет там, где  верхней
страховки не будет.
А Миша очень увлекался  скалолазанием.  Он говорил, что в  скалолазании
медали несомненны, они без всяких неясностей и они чисты.  На восхождениях у
нас  был разный стиль  передвижения,  но никогда  у  нас не было споров.  Он
попадал под мое влияние и принимал мой стиль.
Он  всегда верил в мою  интуицию.  Иногда я
кричал ему: "Миша,  стой,
прижмись". И он моментально выполнял это. А потом удивлялся: "Как ты угадал,
что пойдут камни?" А я не мог объяснить, наверное, просто чувствовал повадку
горы, как чувствует охотник, куда прыгнет зверь.
Все, что я умел как альпинист, Миша  старался понять и освоить. Но душа
его рвалась к своему стилю. И, конечно, такой альпинист,  как он, должен был
получить свободу.
После Донгуз-Оруна мы  редко ходили вместе.  Миша  руководил рекордными
восхождениями,  и я тоже.  Понятно,  что в одной  группе  не может быть двух
руководителей. Мы ходили  в  разных ущельях, в
разных районах.  Но,  когда
встречались  вдруг и снова шли  вместе, это был для нас  праздник. Я в такие
минуты  и  часы ясно чувствовал,  что,
не будь званий,  значков,  медалей,
разрядов,  да и самого понятия  "альпинизм", мы с ним все  равно бы ходили -
ходили бы и ходили в горы.
Теперь иногда говорят, что Миша ходил  в горах не  как альпинист, а как
скалолаз. Нет, Миша был альпинистом самого высокого класса. Просто стиль его
мало кому мог подойти. Вспоминают тогда "Русский  вариант" и спрашивают: как
это понять?
Мише всю жизнь было трудно отвечать на расспросы.  Это наша общая с ним
беда.  Но
слыша вопросы,  мы как
бы  накапливали  их, чтобы когда-нибудь
ответить. Ему не пришлось, придется теперь это делать мне.
Когда Миша вернулся из Франции, а я уже  слышал, что он там выкинул, то
все очень ясно мне объяснил.
"Это был не альпинизм, - сказал он, - это была борьба за Альпинизм".
Это было  на северной стене Гран-Жораса. На  самой знаменитой и сложной
стене Французских Альп. Она и большая к тому же (тысяча двести метров). Миша
и Слава захотели взять эту стену.
Слава 
 ... следующая страница